ИКОНА ПРОБЛЕМЫ

Есть картины, которые радуют, есть картины, которые вызывают печаль, есть картины для драйва, есть картины, которые озадачивают. Причем настолько, что такие картины можно назвать иконой проблемы. Может быть, «икона» звучит некорректно, но если учесть, что икона отражения какой-то вечной темы, вопроса, ответа, то можно точно сказать, что казачий вопрос в России – один из таких.

Всмотримся в лицо. Это лицо воина, бойца, у которого нет страха. Сжатые губы истончаются под бородой и усами, что говорит о напряжении мимики.  
Вообще дать идеологический портрет только на уровне мимики лица крайне сложно. Судить по портрету о человеке было всегда трудно. А по головному еще труднее. Поэтому головной портрет не всегда был в моде. Котировался, по крайней мере, грудной, где по оформлению верхней части тела, можно было судить о многом, а фон, без которого бюстовый портрет «не жил», «поддакивал» о том, что внутри человека спрятано. Так дешифровка внешнего фона всегда переводилась в трактовку внутреннего характера персонажа. А тут только лицо и его мимика. Без фона.

И тем важнее - ключевые элементы изображения - глаза. 

 

Такие концептуальные вещи давно ставят вопрос: это что – портрет или некое обобщение. Но если обобщение, то и не портрет. Тогда что? Какой это жанр? Ведь портрет пишется с оригинала и натуры и всегда узнаваем. А здесь тип, обобщённый характер. Это не портрет. Этакое символическое лицо, персона.  

А символизм очевиден: он заложен в глазах: один глаз прищурен с крайним недоверием, другой – отрыт, но так, что лучше бы он тоже прищурился: в нём открытая угроза, которая реализоваться может в любой форме – от удара шашкой до измены. Угроза, замешанная на недоверии – очень глубокая характеристика казачества, особенно первых, запорожских и донских времён. Но при этом в лице огромная, почти печальная, потребность исконного, надёжного, устойчивого положения, готовность встать под настоящие знамена и отдать жизнь за великое дело. Опущенные, уже возрастные, усы, показывающие опытность, говорят об этом.  

Двойственность казачества в символическом лице мастерски изображена Моисеенко предельной точностью. Действительно, история казачества – это немыслимая история героизма и предательств, перепродаж, немыслимой борьбы друг с другом, самых абсурдных союзов, защиты зачастую прямо противоположных ценностей, геройской кончины во имя великого и во имя ничтожного одновременно. А невиданная конструкция власти, когда атаманство могло переходить, как флагшток, из рук в руки, в зависимости о того, взял атаман «золотой запас» или нет, вообще отдельный вопрос. Во всяком случае, у атамана Хмельницкого (того самого!) золотом занимались самые странные люди. Тогда вопрос: а кто тут атаман: кто золотом заведует или кто шашкой ветер колышет?   

При этом имперская история казачества не имеет аналогов – эта огромная сила проторила путь в Сибирь, за которой пошли мастеровые и купцы. В имперский период стабильности – они прекратили разбой и стали основой государственности, «сев» на землю, что было по запорожским временам немыслимо. Они стали самими выдающимися по производительности крестьянского и мастерового труда людьми, притом надежной опорой Империи, а атаманская самоорганизация под имперским надзором была образцом демократии.   

 

И вот лицо казака – человека на перепутье. Империи нет – опоры нет, тогда куда податься – снова в разбой?

Нет смысла скрывать, что на Майдане казаки (какие, конечно, есть на сей момент) были активными участниками и крушилами. И сейчас всё дальше в соблазне хаоса им вспоминается вольница. То, что сейчас называют махновщиной, когда-то называлось именно казачьей вольницей – с сотнями атаманов и шашками наголо. Не надо забывать, что Махно подчеркивал свои казачьи корни.

Но это шаг в тупик. И это лицо требует ответа от нас: ты кто передо мной?

В такой ситуации лучший ответ - обратный вопрос: куда пойдём, братья казаки, империю возводить или соскользнём в махновский само-взаимо-убийственный драйв?

Вопрос повис, как капля крови на кончике холодеющего палаша.